Построив коммунизм в восьмидесятом,
Они не успокоились на том
И порешили перейти к зарплатам,
Размером их надув с высотный дом.
Хоть грязными мне лапами касаться
Не хочется мечты твоей святой,
Но не спеши зонтами запасаться —
Он не прольется, ливень золотой.
Пусть землю есть они всем скопом станут,
Пусть поклянутся хором на крови,
Товарищ, верь: опять тебя обманут!
И только с этой верою живи.
КОМУ И НА КОЙ ЛЯД ЦЕЛОВАЛЬНЫЙ ОБРЯД (В.Маяковский)
Верующий крестьянин или неверующий, надо или не надо,
но всегда норовит выполнять обряды.
В церковь упираются или в красный угол,
крестятся, пялят глаза,-
а потом норовят облизать друг друга,
или лапу поповскую, или образа.
Шел через деревню прыщастый калека.
Калеке б этому - нужен лекарь.
А калека фыркает: Поможет бог.
Остановился у образа - и в образ чмок.
Присосался к иконе долго и сильно.
И пока выпячивал губищи грязные,
с губищ на образ вползла бациллина -
заразная,
посидела малость
и заразмножалась.
А через минуту, гуляя ради первопрестольного праздника,
Вавила Грязнушкин, стоеросовый дядя,
остановился и закрестился у иконы грязненькой.
Покончив с аллилуями,
будто вошь, в икону Вавила вцепился поцелуями,
да так сильно, что за фалды не оторвешь.
Минут пять бациллы
переползали с иконы на губу Вавилы.
Помолился и понес бациллы Грязнушкин.
Радостный идет, аж сияют веснушки!
Идет. Из-за хаты перед Вавилою
встала Маша - Вавилина милая.
Ради праздника, не на шутку
впился Вавила губами в Машутку.
Должно быть, с дюжину, бацилла за бациллой,
переползали в уста милой.
Вавила сияет, аж глазу больно,
вскорости свадьбу рисует разум.
Навстречу - кум. "Облобызаемся по случаю престольного!"
Облобызались, и куму передал заразу.
Пришел домой, семью скликал
и всех перелобызал - от мала до велика;
до того разлобызался в этом году,
что даже пса Полкана лобызнул на ходу.
В общей сложности, ни много ни мало-
слушайте, на слово веря,-
человек полтораста налобызал он
и одного зверя.
А те заразу в свою очередь
передали - кто - мамаше, кто - сыну, кто - дочери.
Через день ночью проснулся Вавила,
будто губу ему колесом придавило.
Глянул в зеркало. Крестная сила!
От уха до уха губу перекосило.
А уже и мамаша зеркало ищет.
"Что это, - говорит, - как гора, губища?"
Один за другим выползает родич.
У родичей губы галоши вроде.
Вид у родичей -
не родичи, а уродичи.
Полкан - и тот рыча
перекатывается и рвет губу сплеча.
Лизнул кота. Болезнь ту
передал коту.
Мяукает кот, пищит и носится.
Из-за губы не видно переносицы.
К утру взвыло всё село -
полсела в могилы свело.
Лишь пес да кот выжили еле.
И то - окривели.
Осталось от деревни только человек двадцать -
не верили, не прикладывались и не желали лобызаться.
Через год объяснил доктор один им,
что село переболело нарывом лошадиным.
Крестьяне, коль вывод не сделаете сами -
вот он: у образов не стойте разинями,
губой не елозьте грязными образами,
не христосуйтесь - и не будете кобылогубыми образинами.
но всегда норовит выполнять обряды.
В церковь упираются или в красный угол,
крестятся, пялят глаза,-
а потом норовят облизать друг друга,
или лапу поповскую, или образа.
Шел через деревню прыщастый калека.
Калеке б этому - нужен лекарь.
А калека фыркает: Поможет бог.
Остановился у образа - и в образ чмок.
Присосался к иконе долго и сильно.
И пока выпячивал губищи грязные,
с губищ на образ вползла бациллина -
заразная,
посидела малость
и заразмножалась.
А через минуту, гуляя ради первопрестольного праздника,
Вавила Грязнушкин, стоеросовый дядя,
остановился и закрестился у иконы грязненькой.
Покончив с аллилуями,
будто вошь, в икону Вавила вцепился поцелуями,
да так сильно, что за фалды не оторвешь.
Минут пять бациллы
переползали с иконы на губу Вавилы.
Помолился и понес бациллы Грязнушкин.
Радостный идет, аж сияют веснушки!
Идет. Из-за хаты перед Вавилою
встала Маша - Вавилина милая.
Ради праздника, не на шутку
впился Вавила губами в Машутку.
Должно быть, с дюжину, бацилла за бациллой,
переползали в уста милой.
Вавила сияет, аж глазу больно,
вскорости свадьбу рисует разум.
Навстречу - кум. "Облобызаемся по случаю престольного!"
Облобызались, и куму передал заразу.
Пришел домой, семью скликал
и всех перелобызал - от мала до велика;
до того разлобызался в этом году,
что даже пса Полкана лобызнул на ходу.
В общей сложности, ни много ни мало-
слушайте, на слово веря,-
человек полтораста налобызал он
и одного зверя.
А те заразу в свою очередь
передали - кто - мамаше, кто - сыну, кто - дочери.
Через день ночью проснулся Вавила,
будто губу ему колесом придавило.
Глянул в зеркало. Крестная сила!
От уха до уха губу перекосило.
А уже и мамаша зеркало ищет.
"Что это, - говорит, - как гора, губища?"
Один за другим выползает родич.
У родичей губы галоши вроде.
Вид у родичей -
не родичи, а уродичи.
Полкан - и тот рыча
перекатывается и рвет губу сплеча.
Лизнул кота. Болезнь ту
передал коту.
Мяукает кот, пищит и носится.
Из-за губы не видно переносицы.
К утру взвыло всё село -
полсела в могилы свело.
Лишь пес да кот выжили еле.
И то - окривели.
Осталось от деревни только человек двадцать -
не верили, не прикладывались и не желали лобызаться.
Через год объяснил доктор один им,
что село переболело нарывом лошадиным.
Крестьяне, коль вывод не сделаете сами -
вот он: у образов не стойте разинями,
губой не елозьте грязными образами,
не христосуйтесь - и не будете кобылогубыми образинами.
Отсрочка (Дмитрий Быков)
Елене Шубиной
…И чувство, блин, такое (кроме двух-трех недель), как если бы всю жизнь прождал в казенном доме решения своей судьбы.
Мой век тянулся коридором, где сейфы с кипами бумаг, где каждый стул скрипел с укором за то, что я сидел не так. Линолеум под цвет паркета, убогий стенд для стенгазет, жужжащих ламп дневного света неумолимый мертвый свет…
В поту, в смятенье, на пределе — кого я жду, чего хочу? К кому на очередь? К судье ли, к менту, к зубному ли врачу? Сижу, вытягивая шею: машинка, шорохи, возня… Но к двери сунуться не смею, пока не вызовут меня. Из прежней жизни уворован без оправданий, без причин, занумерован, замурован, от остальных неотличим, часами шорохам внимаю, часами скрипа двери жду — и все яснее понимаю: все то же будет и в аду. Ладони потны, ноги ватны, за дверью ходят и стучат… Все буду ждать: куда мне — в ад ли?
И не пойму, что вот он ад.
Жужжанье. Полдень. Три. Четыре. В желудке ледянистый ком. Курю в заплеванном сортире с каким-то тихим мужиком, в дрожащей, непонятной спешке глотаю дым, тушу бычки — и вижу по его усмешке, что я уже почти, почти, почти как он! Еще немного — и я уже достоин глаз того, невидимого Бога, не различающего нас.
Но Боже! Как душа дышала, как пела, бедная, когда мне секретарша разрешала отсрочку Страшного суда! Когда майор военкоматский — с угрюмым лбом и жестким ртом — уже у края бездны адской мне говорил: придешь потом!
Мой век учтен, прошит, прострочен, мой ужас сбылся наяву, конец из милости отсрочен — в отсрочке, в паузе живу. Но в первый миг, когда, бывало, отпустят на день или два — как все цвело, и оживало, и как кружилась голова, когда, благодаря за милость, взмывая к небу по прямой, душа смеялась, и молилась, и ликовала, Боже мой.
…И чувство, блин, такое (кроме двух-трех недель), как если бы всю жизнь прождал в казенном доме решения своей судьбы.
Мой век тянулся коридором, где сейфы с кипами бумаг, где каждый стул скрипел с укором за то, что я сидел не так. Линолеум под цвет паркета, убогий стенд для стенгазет, жужжащих ламп дневного света неумолимый мертвый свет…
В поту, в смятенье, на пределе — кого я жду, чего хочу? К кому на очередь? К судье ли, к менту, к зубному ли врачу? Сижу, вытягивая шею: машинка, шорохи, возня… Но к двери сунуться не смею, пока не вызовут меня. Из прежней жизни уворован без оправданий, без причин, занумерован, замурован, от остальных неотличим, часами шорохам внимаю, часами скрипа двери жду — и все яснее понимаю: все то же будет и в аду. Ладони потны, ноги ватны, за дверью ходят и стучат… Все буду ждать: куда мне — в ад ли?
И не пойму, что вот он ад.
Жужжанье. Полдень. Три. Четыре. В желудке ледянистый ком. Курю в заплеванном сортире с каким-то тихим мужиком, в дрожащей, непонятной спешке глотаю дым, тушу бычки — и вижу по его усмешке, что я уже почти, почти, почти как он! Еще немного — и я уже достоин глаз того, невидимого Бога, не различающего нас.
Но Боже! Как душа дышала, как пела, бедная, когда мне секретарша разрешала отсрочку Страшного суда! Когда майор военкоматский — с угрюмым лбом и жестким ртом — уже у края бездны адской мне говорил: придешь потом!
Мой век учтен, прошит, прострочен, мой ужас сбылся наяву, конец из милости отсрочен — в отсрочке, в паузе живу. Но в первый миг, когда, бывало, отпустят на день или два — как все цвело, и оживало, и как кружилась голова, когда, благодаря за милость, взмывая к небу по прямой, душа смеялась, и молилась, и ликовала, Боже мой.
Пригородная электричка. (Дмитрий Быков)
В пригородной электричке,
Грязной, мерзлой, нежилой,
Наблюдаю по привычке
Лица едущих со мной.
Вот у двери мерзнет шлюха -
Запахнула пальтецо.
Отрешенная старуха
Солит серое яйцо.
Некто углубился в чтенье -
"Труд", вторая полоса.
Лыжница от ожиренья
Хочет убежать в леса.
Парень в рыжем полушубке,
Лет примерно двадцати,
Обнимает девку в юбке
Типа "Господи, прости!".
Ненавижу приоткрытость
Этих пухлых, вялых губ,
Эту чахлую небритость,
Эти брови, этот чуб,
Ненавижу эту руку
На податливом плече,
Эту скуку, эту суку!
Ненавижу вообще!
Подмосковные пейзажи,
Вы мучительны весной!
Над кустарником и даже
Над полоскою лесной -
Дух безлюдья, неуюта,
Холод, пустота, печаль...
Если он и мил кому-то,
То волкам, и то едва ль.
Городишко за чертою
Пригородной — глух и нем.
С ним согласен нищетою
Посоперничать Гарлем.
В этих ветках оголенных
И на улицах пустых -
Горечь ветров раскаленных
И степей необжитых.
Одинокий призрак стога,
Почерневшие дома...
И железная дорога
Безысходна и пряма.
Ветер носит клочья дыма,
Бьется в окна, гнет кусты.
Носит пачку с маркой "Прима"
И газетные листы,
И бумажку от конфеты,
Выцветшую от дождей,
И счастливые портреты
Звезд, героев и вождей,
И пластмассовые вилки,
И присохшие куски,
Корки, косточки, обмылки,
Незашитые носки,
Отлетевшие подметки,
Оброненные рубли, -
Тени, призраки, ошметки
Наших ползаний в пыли.
Непристойные картинки,
Пыль, троллейбусный билет,
Прошлогодние снежинки
И окурки сигарет.
Выдох на последнем слоге,
Вход, и выдох, и опять!
Уберите ваши ноги!
Дайте голову поднять!
Грязной, мерзлой, нежилой,
Наблюдаю по привычке
Лица едущих со мной.
Вот у двери мерзнет шлюха -
Запахнула пальтецо.
Отрешенная старуха
Солит серое яйцо.
Некто углубился в чтенье -
"Труд", вторая полоса.
Лыжница от ожиренья
Хочет убежать в леса.
Парень в рыжем полушубке,
Лет примерно двадцати,
Обнимает девку в юбке
Типа "Господи, прости!".
Ненавижу приоткрытость
Этих пухлых, вялых губ,
Эту чахлую небритость,
Эти брови, этот чуб,
Ненавижу эту руку
На податливом плече,
Эту скуку, эту суку!
Ненавижу вообще!
Подмосковные пейзажи,
Вы мучительны весной!
Над кустарником и даже
Над полоскою лесной -
Дух безлюдья, неуюта,
Холод, пустота, печаль...
Если он и мил кому-то,
То волкам, и то едва ль.
Городишко за чертою
Пригородной — глух и нем.
С ним согласен нищетою
Посоперничать Гарлем.
В этих ветках оголенных
И на улицах пустых -
Горечь ветров раскаленных
И степей необжитых.
Одинокий призрак стога,
Почерневшие дома...
И железная дорога
Безысходна и пряма.
Ветер носит клочья дыма,
Бьется в окна, гнет кусты.
Носит пачку с маркой "Прима"
И газетные листы,
И бумажку от конфеты,
Выцветшую от дождей,
И счастливые портреты
Звезд, героев и вождей,
И пластмассовые вилки,
И присохшие куски,
Корки, косточки, обмылки,
Незашитые носки,
Отлетевшие подметки,
Оброненные рубли, -
Тени, призраки, ошметки
Наших ползаний в пыли.
Непристойные картинки,
Пыль, троллейбусный билет,
Прошлогодние снежинки
И окурки сигарет.
Выдох на последнем слоге,
Вход, и выдох, и опять!
Уберите ваши ноги!
Дайте голову поднять!
ироническая поэзия
Ироническая поэзия на страницах блога ironic-poetry!
Здесь иногда будут появляться любимые стихи, чтобы не спамить в собственном сайте. Любимые стихи, которые малоизвестны, на которые иногда натыкаешься здесь и там.
Есть такие стихи, с которыми хочется поделиться со всеми.
Примерный список: Гумилев, Быков, возможно, Иртеньев (больше для для изучения -- наслышан, но как-то не сталкивался). Может быть, кто-нибудь из французов позапрошлого века.
Другие поэтические страницы:
Ироническая поэзия, веселые стихотворения, прикольные стишки о нашей жизни на поэтико-филологическом сайте.
Здесь иногда будут появляться любимые стихи, чтобы не спамить в собственном сайте. Любимые стихи, которые малоизвестны, на которые иногда натыкаешься здесь и там.
Есть такие стихи, с которыми хочется поделиться со всеми.
Примерный список: Гумилев, Быков, возможно, Иртеньев (больше для для изучения -- наслышан, но как-то не сталкивался). Может быть, кто-нибудь из французов позапрошлого века.
Другие поэтические страницы:
Ироническая поэзия, веселые стихотворения, прикольные стишки о нашей жизни на поэтико-филологическом сайте.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)